9 сентября в прокат вышел фильм Кирилла Серебренникова по заслуженно нашумевшему роману Алексея Сальникова – о русской хтони, вечной зиме, детстве, болезни и, как кажется, знакомом большинству жителям страны обиходе на Урале, где Россия остро проявляет свои болезненные черты. Как сказала одна женщина на обсуждении с авторами после премьеры, это лучший фильм Серебренникова. Конечно, он не спорил – и не спорил никто, поскольку это очень похоже на правду, если не она сама и есть. То же самое, о правде, можно сказать и об экранизации в контексте книги.

Сказка – не ложь, да в ней намек

Позволю себе обозначить происходящее упрощенно: канва повествования строится на том, что Петров – главный герой – совершенно одинок, в бреду, да еще и после смерти возвращается домой, то есть к самому себе, и получает шанс на воскрешение, после которого, кажется, все останется по-прежнему. Фильм начинается со смеха Снегурочки-кондукторши и этим же смехом этой же Снегурочки-кондукторши заканчивается, таким образом закольцовывая сюжет и подтверждая мысль о вечном Старом годе, где вечно будут царить Аид и его прислужники, болезнь людей – с надеждой на выздоровление и Новый год. Где замутненное сознание будет спутывать иллюзию и реальность, где в русском бреду сказка будет настоящей, как Снегурочка для маленького Петрова.

Он – Петров – на самом деле не имеет никакой жены-маньячки и никакого флегматичного сына. Они – части его самого, герои его манги, которую он рисует по вечерам после работы автослесарем. Петров убил в себе писателя-неудачника Сергея (такую же его субличность, как жена и сын), роман которого никогда бы не опубликовали, и таким образом определил свою судьбу, в которой не будет просвета, которая ему до омерзения очевидна и которая для него бессмысленна. «Я слесарь. Я всю жизнь буду слесарем. Я это уже понял», – произносит он в книге. Но здесь не обошлось ни без волшебной пилюли, ни без темных сил. Петрову «помог» эдакий новый «Воланд», то есть Артюхин Игорь Дмитриевич или древнегреческий бог Аид, в чье подземное царство он попал после смерти. «Не отмахивайся от меня, Иван Царевич. Я тебе еще пригожусь», – произносит в тексте Аид, но не в роли медведя или селезня, как это было в известной сказке, а в роли самого Кощея Бессмертного.

Помог он Петрову потому, что когда-то маленький Сережа – неумышленно – сделал ему услугу. Вся книга и, соответственно, весь фильм завязаны на одном единственном прикосновении гриппозного маленького Петрова и токсикозной Снегурочки-Марины, после этого оставившей ребенка от почти стерильного Игоря-Аида. Холодная рука Снегурочки соприкоснулась с горячей рукой ребенка, образовав гармонию – минус и плюс. «А ты настоящая?» «Настоящая. А у тебя жар». Эти фразы в фильме проигрываются заветных, сказочных три раза, дающих нам понять, что в этом – вся суть происходящего, его основа. К тому же, Снегурочка не обманывает, она и в самом деле настоящая, ведь ее «обратил» Аид, от которого она родила ребенка, – и после уехала в Австралию, сказочную и неведанную страну.

«Я как-то пришел на новогодний праздник, и там меня за руку взяла Снегурочка. И рука у Снегурочки была правда холодная, как у настоящей», – рассказывает Петров Петрову-младшему, когда те вернулись с новогодней елки. Поехали они на эту елку потому, что Петров-младший принял аспирин 1977 года, волшебную таблетку, которая спасла его – да не совсем – от не понижающейся температуры. Тот же аспирин пил и сам Петров (впрочем, мы понимаем, что только он его и пил) – в гостях у брата Снегурочки, кандидата на докторскую степень по философии. Он провел Петрову и Игорю лекцию о том, что мы, русские, до сих пор язычники – и поклоняемся древнегреческим и древнеримским богам, таким образом акцентируя внимание на фундаментальности языческих мотивов в русском сознании и, соответственно, русской реальности; а потом хотел придушить Петрова подушкой. Но «Если в начале пьесы герою дают таблетку, то в конце она обязательно ему как-нибудь поможет», – произносит в книге Петров. И потому спасается.

Вообще языческих и сказочных мотивов как в книге, так и в фильме достаточно. Они не дают забывать о том, что все происходящее далеко не просто температурный бред. Снова и снова мы понимаем, что Марина действительно Снегурочка, что людей и правда забирали инопланетяне, что Игорь – подлинный Аид, даровавший Петрову шанс сбежать из гроба – и начать все сначала (или не совсем).

Бросило в краску

От фильма бросает то в жар, то в холод. Гриппозное путешествие пьяного и галлюцинирующего Петрова по царству Аида соприкасается с его таким же гриппозным путешествием по воспоминаниям из детства, от которых веет заботой, невинностью и теплом. Это тепло подчеркивается зимними холодами, которые, в свою очередь, навеивают атмосферу праздника – и снова сказки.

С самого детства или, вернее, с того самого прикосновения Петрова не оставляет ощущение реальности волшебства или правдоподобной выдумки. Может быть, отчасти поэтому он рисует мангу об инопланетянах, в которой его «жена» вершит правосудие, истребляя недостойных. То есть делает то, что Петров где-то глубоко внутри хотел бы делать сам, но позволить себе не может, потому что в сути своей «тварь дрожащая», потому что безвольный, бесхребетный, а еще потому, что все-таки книги читал – и что-то в них понял. Более того, его «сын» находится именно в том возрасте, в котором Петров ходил на новогодний праздник, то есть воплощенная в Петрове-младшем часть Петрова-старшего всегда остается в том возрасте, когда человек наивно и, между тем, по-настоящему верит в чудо. Так, маньяк, совершающий отмщение за мрак жизни; закрытый в себе ребенок, верящий в чудо и жаждущий праздника; безнадежный писатель-графоман, грезящий о признании после самоубийства, – три ипостаси Петрова. Еще одна – его бесконечное одиночество, отчетливо выражающееся в одинокой болезни, в одинокой квартире, в одиноком бреду, так ярко подчеркнутом оператором Владиславом Опельянцем с помощью сюрреалистических переходов с одной сцены на другую – и их противоположности друг другу.

Так, постепенно замечаешь, что фильм как будто гриппует сам. Особенно дают знать о себе колористические решения вместе с сюжетными ветвями, играющие на описанных контрастах. Сцена болезни Петрова-младшего окрашена теплыми оттенками, хотя в это же время он – совсем бледный – чуть не умирает (спасает волшебная таблетка). Напротив, совершенно очаровательная сцена единения Петрова и сына происходит на фоне холодных и темных тонов. Таким образом, это противопоставление является смыслообразующим, поскольку подчеркивает все те крайности, в которых пребывают герои. Особенно показательна в этом смысле Петрова. Она несколько раз пытается отстирать от пятен крови свое инопланетно-зеленое пальто, которое не вписывается в цветовую гамму картины, тем самым обозначая ее как «чужую», – выделяющуюся из серой массы убийцу.

Вообще этот фильм не столько повествует о крайностях, сколько сам из них состоит. В нем и триллер, и драма, и комедия, и фантастика. Впрочем, режиссер назвал его «новогодней комедией с ностальгическими нотками», – и это – неудивительно – точное определение, поскольку юмора в фильме и правда достаточно, а ностальгии посвящена отдельная часть про Снегурочку, в которой постсоветская Россия как бы сама вспоминает свое прошлое, свои семидесятие – «по пленке» как черно-белые, так и ретро. В этом смысле метод съемки, цветокоррекция, детали подчеркивающим образом работают на внутренний материал, рифмуются с ним, усиливая впечатление и углубляя проникновение зрителя в демонстрируемые состояния.

Буквально каждое из них болезненно – несет в себе нечто выстраданное, недосказанное, тоскующее. В книге нет ничего жизнерадостного, утешительного, сострадательного, а юмор строится на той же болезненности, – во многом гоголевской. Между тем, Серебренникову удалось вместить эти трогательные, тонко выраженные «ностальгические нотки» в саспенс, черный юмор и драму так, что русский зритель невольно вспоминает и свое прошлое, проникновенно проживает историю героя, будто свою собственную, – а в этом, несомненно, назначение искусства. Так, атмосфера советского праздника, детских впечатлений, переданных с помощью съемки от лица ребенка, разряжает сложную обстановку попоек, мистики и убийств, заставляет зрителя вспомнить, а как это было в его детстве – и убедиться, что так и было, что сам он – зритель – был на этом детском празднике. И все происходящее – снова – реально.

Серебренников и сам говорил, что созданное им кино – очень личное. Об этом сложно не догадаться самостоятельно, поскольку обстановка в фильме проникнута романтикой детства и юности в СССР, и, между тем, она очень или не очень, но знакома многим из нас. И как бы излишне это ни звучало, я не могу не отметить, что это очень русское кино. И, что самое главное, оно талантливое, осознанное и художественно полноценное. Уважать Серебренникова можно – и нужно – за многое, но в этом случае вызывает особенное уважение то, что в сложный жизненный период судебных процессов и приговоров режиссер смог создать самостоятельное высказывание о любви к своей странной и жуткой стране, не потеряв из виду ни сюжет, ни атмосферу, ни идею книги Сальникова, в которой много власти темных сил, фарса и злой иронии. Но у Серебренникова – еще и близкого сердцу, родного и очень искреннего.

***

Из авторских нововведений сравнительно с книгой – фильм также проникнут интересной формой психологизма. С помощью надписей на стенах реальность выявляет переживания героев, о которых они не могут сказать вслух. Например, когда Сергей входит в издательский кабинет, его встречает надпись «Уверен?»; когда Марина приходит на празднование дня рождения и смотрит на свое отражение, – видит «Как жить дальше?»; когда она же терпит приступы тошноты перед новогодним выступлением, всматривается в настенную надпись «До свадьбы не доживешь» – такую «пасхалку», намекающую на инфернальность происходящего вследствие беременности от Аида. Так, эти надписи еще и дают зрителю подсказки о том, на что сюжетно важно обратить внимание. Скажем еще, когда Петров поднимается в разрисованном лифте и наблюдает за галлюцинацией летающей тарелки, видна надпись «Выход в реальность», наводящая на то, что подлинная реальность Петрова – его одинокая квартира. Иногда «матрица» как бы сама разговаривает с героями, – для этого характерна надпись «Увы», на фоне которой Сергей признается Петрову, что ему только что отказали в публикации. Или, когда Саша – молодой человек Марины – читает ей стихи Асадова и проходит мимо памятных знаков «Победе коммунизма», те же буквы прочитываются как «Тебе пизд*ц» (эта сцена проникнута особым юмором). И, конечно, не обошлось без типичных «Исус. Расия. Водка» или «Мы все равны. Нулю», характерных для русских настроений. За всем этим крайне интересно наблюдать.

Иная ложь во спасение

Однако есть и моменты, которые не самым лучшим (хотя и вполне удачным) образом передают материал Сальникова. В книге Марина представляет Сашу голым, поскольку тот влюблен в нее, как пятиклассник, – испытывает совершенно платоническое чувство, которое Марина уже давно, так сказать, переросла. В фильме же обнаженным предстает не только Саша (и не только один раз), но и другие молодые (и не молодые) люди. Таким образом, кажется, что Марина сексуально озабочена, хотя по материалу книги так заключать было бы сложно. Впрочем, это почти никак не сказывается на сюжете, скорее, положительно добавляет большей ироничности происходящему на экране. К тому же, в этом есть и особый флер загадочности, прибавляющий реальности больше сюра, напоминающий о замутненном сознании героини. Так, Петрову чудятся летающие тарелки и то, как вставная челюсть, которую он подобрал в троллейбусе, хочет ему что-то сказать; а Марине – голые мужчины. Почему бы и нет.

***

Не могу не отметить также и то, что образ Петровы смотрится довольно искусственно вследствие некоторой однобокости ее проявления как маньячки. С одной стороны, в этом есть вполне конкретный резон: более ярко обозначить то болезненное положение, в котором она находится; показать ее психопатическую натуру и совершенно нестабильное эмоциональное состояние, которое усиливается гриппом. Более того, подчеркнуть то, что, в сущности, она не настоящая, что она – плод воображения Петрова, его выдуманная героиня. В этом смысле карикатурность и вычурность ее поведения идут на руку. С другой стороны, эта нарочитая искусственность противоречит образу Петровой в книге, более органичному во взаимодействии с людьми и более загадочному и неоднозначному в проявлении «холодной спирали» – маньячества. Все-таки в книге персонаж Петровой имеет цельность и – при всей неадекватности – человечность. В фильме же Петрова – неуравновешенная, психически нездоровая женщина-киборг, бросающаяся во все крайности без причины и следствия, которой, – при всем таланте Чулпан Хаматовой, – к сожалению, не очень-то и хочется верить. Так что здесь я бы написала свое «Увы».

Мертвые души и живой труп

В 2018 году, когда снимались «Петровы», рэпер Хаски понарошку совершил акт самоубийства и положил себя в гроб, ознаменовав тем самым свое перерождение как творца. Этот жест особенным образом играет в заключительной сцене фильма, где Хаски – он же настоящий Петров – сбегает из гроба под собственный трек с говорящим названием «Реванш», написанный специально для фильма. В сущности, режиссер дал рэперу главную роль – трупа Петрова, смотрящуюся особенно правдоподобно в контексте жизненных событий Хаски. Эта правдоподобность в который раз намекает нам на то, что все происходящее – не такая уж и сказка, что это взаправду. Что живые трупы – это про всех нас, про ту реальность, в которой мы все живем.

Щёлк-щёлк, замок, на пороге труп
Космос зернистый висит кутьёй
Труп на пороге стоит, как свой…
Ночи вспенится чернозём
Труп заменит меня во всём…
Трупья тень на твоем лице

(Трек «Реванш» – о пережитках прошлого, о мертвом жизненном укладе, о гниющих моральных ценностях, которые царят в нашей стране. Он же – девиз реальности «Петровых в гриппе»).

Заключительный эпизод – это очень красивая сцена, где рэпер спотыкается, падает, сказочно теряется в высокой траве и тумане, пробегает сквозь огромную грязную лужу, – такую похожую на наши огромные грязные лужи возле подъезда, – по которой вскоре проедет автобус и обольет чуть ли не с ног до головы этого живого трупа. Он войдет в пустой салон, где его встретит Снегурочка и попросит оплатить проезд, смеясь, будто Баба-Яга.

Этот смех говорит сам за себя – «Умрешь – начнешь опять сначала, И повторится все, как встарь». Так, путешествие Петрова не закончится никогда, этот квазиОдиссей никогда не вернется к жене и сыну, он продолжит странствовать в одиночестве по русской реальной сказке – со своими хтоническими существами и законами, которые провозглашает майор с красной корочкой, Артюхин Игорь Дмитриевич.

Кстати говоря, в книге особенное внимание уделялось внешнему сходству Петрова и Игоря, так что вполне вероятно, что Петров – и правда младший брат Аида, а значит – тоже бог. По этой не вполне правдоподобной схеме можно сказать, что мы все – его родственники, какие-никакие боги, живущие в этом «подземелье» без возможности выбраться наружу, тем более, если Аид – наша родня, нам только сложнее. Следовательно, Петрову не так уж и повезло, и помощь Аида – на самом деле проклятье.

***

Так или иначе, касательно схожести примечательно и то, что в романе Петров имеет татарскую внешность, а Дмитрий Кузнецов aka Хаски при типичном русском имени не выглядит славянином. В общем, все сходится и так красиво играет оттенками смыслов. Хочется сказать так обо всем – в романе и фильме соответственно.

Бойся жить, а умирать не бойся

Несмотря на выраженные любовь к России и ироничность касательно нее же, нужно признаться, что фильм на деле крайне печальный и даже отчаянный, поскольку в нем остро ставится вопрос о безысходности героев. Они живут в мире, где сильный бьет слабого, где на все находится своя управа, где болезнь берет верх, где главный персонаж, собирательный образ народа, при всем своем везении не в силах противостоять ничему и никому – и потому на все молча соглашается. Петров – живой труп, не живой и не мертвый, обитающий в наземном царстве подземного божества. Ему был дарован шанс начать новую жизнь, но этот шанс изначально был с подвохом, поэтому даже тогда, когда он, казалось бы, уже совсем другой встает из гроба, все-таки остается этим же испуганным, убегающим трупом, тщетно пытающемся скрыться от прошлого. В сущности, ничего не изменилось, – мы это особенно понимаем из слов трека и закольцованной композиции. И поэтому мы не видим желанного Одиссея, который «возвратился пространством и временем полный», мы только убеждаемся, что все осталось по-прежнему. Вознесения не произошло, – и великой любви не случилось, как это было у Булгакова. Увы, увы, увы.

***

Может быть, герой все-таки отыграется, ведь «просыпается» он другим человеком под трек с названием «Реванш»? Может быть. Но, как говорится, это будет уже совсем другая история, она нам не дана. Дан разве что намек на надежду, – как всегда.

Может быть, новый Петров не оплатит проезд? Откуда он возьмет деньги, он же только что вылез из гроба… Безбилетник! Ничего-ничего, пешком пойдет. А какая вообще плата за проезд?

Может быть, разум героев очистится, когда они отрекутся от сказки с ее извечными законами, рождающими предрассудки? Что? Слышен только смех Снегурочки-кондукторши, весело рифмующей льготника с негодником.