В импринте «Альпина. Проза» пополнение – свежий сборник эссе Алексея Поляринова. За два года, что минуло с выхода романа «Риф», он побывал в длинных и коротких списках, кажется, всех литературных премий и принял участие в переводах романов Квентина Тарантино и Чарли Кауфмана. О новой книге рассказывает писатель и литературный критик Микаэль Дессе.
дисклеймер
Надо сразу предупредить о конфликте интересов: я знаком с автором, даже немного наследил в черновиках и искренне считаю «Ночную смену» лучшей книгой Алексея Поляринова. При этом я включаю в его библиографию и выполненные в паре с Сергеем Карповым переводческие работы, среди которых, как мы помним, есть вещи Дэвида Фостера Уоллеса. Серьезное заявление, знаю.
Дело вовсе не в моей причастности к сборнику – это не единственная книга Поляринова, к которой я имею отношение, – творческая удача «Ночной смены» вполне очевидна и сложена из трех компонентов.
жанр
Эссе – жанр, у которого в Восточной Европе практически нет традиции. Тут всегда было строго: художественная литература – направо, документальная – налево. Первую в малой форме представлял рассказ, вторую – статья. Эссе же – штука пограничная. У нас и слова такого долгое время не знали, а узнали – не сразу ввели в обиход. Например, с середины девяностых и до конца нулевых слово essay по воле переводчиков англоязычной кинопродукции превращалось в «сочинение» (особенно часто встречается в фильмах и сериалах про школьников, где им задают «эссе» на тему «Как я провел лето»).
Корни публицистики Поляринова лежат в Америке: там читать и писать эссе стало модно еще полвека тому назад, даже раньше – в послевоенные годы. Свою лепту в популярность жанра внесла едва зародившаяся в то время субкультура хипстеров, предпочитавших повестям и романам Камю его «Миф о Сизифе». Сумрачный француз вообще сильно повлиял на то, как выглядит современное американское эссе. Сам жанр, кстати, тоже зародился во Франции. Les Essais – так в оригинале называется книга Мишеля Экема де Монтеня «Опыты», полторы тысячи страниц премудрого, но занимательного и не слишком серьезного словоблудия. Осмотрите полки в доме своих родителей. Скорее всего, найдете томик с избранными главами, среди которых: «О пьянстве», «О большом пальце руки», «О том, что нельзя судить о том, счастлив ли кто-нибудь, пока он не умер» и так далее. Причем по сути это никакие не главы, а вполне самостоятельные тексты на заданные темы. Эссе в их первозданном виде.
Подзабытый в Европе жанр актуализировался в Америке шестидесятых и сильно повлиял на становление так называемой новой журналистики. В шестьдесят восьмом вышла книжка эссе Джоан Дидион «Ползут, чтоб вновь родиться в Вифлееме», задавшая высокую планку англоязычным прозаикам. В пособии Уильяма Зинсера «Как писать хорошо» отрывок одного из текстов сборника – «О некоторых мечтателях золотой мечты» – приводится как эталонный образец письма «о местах»: там Дидион хлестко описывает нравы и виды юга Калифорнии в преддверии сюжета о жутковатом происшествии в пригороде Сан-Бернардино.
Строго говоря, Дидион просто вкрутила в многовековую формулу Монтеня – пиши о чем угодно в рамках факта – крепкую драматургическую структуру, но этого хватило, чтобы создать ландшафт, на котором позже вырастет эссеистика Дэвида Седариса, Мэгги Нельсон, Джии Толентино, Чака Клостермана и, собственно, Алексея Поляринова. Разумеется, есть и другие эволюционные ветви жанра, в том числе русскоязычная – с Юрием Олешей, Львом Рубинштейном и Александром Генисом, но эссеист Поляринов – точно американец.
+ опыт
Даже если я проглядел, и в его ЖЖ можно найти разборы Чехова, Некрасова и Гоголя, про одного Франзена он написал больше, чем про всех русских классиков вместе взятых, так что принадлежность к западной школе обусловлена прежде всего его читательским опытом, но и переводческим – не в последнюю очередь. Помимо «Бесконечной шутки», Поляринов переводил у Уоллеса довольно объемные эссе, среди которых и «Большой красный сын» – до смешного холодный взгляд за кулисы американской порноиндустрии – и «Посмотрите на омара» – отповедь о неэтичности варки живых ракообразных под видом репортажа с гастрономического фестиваля. Размером оба эссе – такие небольшие повести, и если у Поляринова-романиста много отцов, то Поляринов-эссеист – целиком отпрыск Уоллеса. Это та же интонация (Поляринов, правда, сердечнее), тот же нравственный анализ подлинных и выдуманных историй, пунктик на форматировании и прицел на молодого образованного, но не в меру впечатлительного читателя.
Что самое примечательное: журналистика Уоллеса проникла даже в прозу Поляринова. Так, он использует в качестве перебивок в «Центре тяжести» и «Рифе» энциклопедические зарисовки, а рассказ «Kavanah Artist» – уже полноценная мистификация, псевдодокументальная история о голливудских звуковиках и культе аутентичности. На этом взаимопроникновении писательских регистров Поляринов набил руку и теперь свободно использует приемы нехудожественных форм в художественных и наоборот.
Как пишущие по-английски авторы ориентировались на Дидион (чуть не забыл: «Ползут, чтоб вновь родиться в Вифлееме» со дня на день выйдет в России; спасибо, No Kidding Press), наши будущие эссеисты будут обращаться к Поляринову. На этот счет можно, конечно, поспорить, но если на сайте Livelib вы зайдете в топ жанра «Эссе», то обнаружите, что первенство уверенно держит предыдущий его сборник «Почти два килограмма слов» с неприличной оценкой 4,6 балла из 5. Хорошая книжка, чего уж, но у «Ночной смены» есть одно существенное преимущество.
+ ирония
У Поляринова давние терки с иронией. И, понятно, не с тропом – такой иронии в его прозе полно, – а в целом, c художественной парадигмой; той иронией, что противопоставлена искренности. Пару лет назад Галина Юзефович в подкасте «Книжный базар» в немного обиженном тоне припомнила их разговор. Они беседовали на презентации «Рифа» и во всем соглашались, пока речь не зашла о постмодернистской иронии. Далее цитата Поляринова по Юзефович:
«”Ужасно надоела эта ирония! Ненавижу иронию! Надо ее изгнать, изжить”, – и так далее».
Реакция очень понятная – разговор состоялся осенью 2020-го, перед этим человек все лето провозился с переводом «Муравечества» Чарли Кауфмана, хрестоматийного образчика литературы постмодернизма, с которым у него в процессе установились отношения любви-ненависти, – выяснилось, что один из его любимых сценаристов выдал роман в духе поздних сезонов «Южного Парка» – где-то уморительный, где-то вымученный. С Карповым они перевели по полкниги, но половина «Муравечества» – это все еще 350 страниц некрупным бисером. Ко дню презентации «Рифа» он, видимо, не успел перевести дух, отсюда и его бескомпромиссность. Не вижу другого объяснения, потому что «Ночная смена» – самая постмодернистская книга Поляринова, самая бесстыдная и потому – самая интересная. И есть подозрение, что он не решился бы на прием в первой части книги, если бы не Кауфман.
Пора уже рассказать, что там под обложкой. Во-первых, название. Кинг тут ни при чем. Оно восходит к временам, когда Поляринов работал дизайнером аквариумов, а писательством занимался в часы, стянутые у сна, – образно говоря, в ночную смену. Книга разбита на две части. Во второй – «Над прозой» – собраны статьи, большая часть которых была написана для всевозможных журналов: там он ругает Кауфмана, хвалит Макдону, объясняет Маккарти etc. Что касается тем – свободное плавание. В то же время тексты первой части, которая называется «Предпроза», объединены концептуальным замыслом: каждое эссе посвящено задуманному, но ненаписанному роману. Реверансы Борхесу у Поляринова замечали и раньше (чего стоит его коротенький рассказ «Молчаливый друг»), но здесь в предисловии он откровенно флиртует с темными силами: «…всегда есть вариант обмануть систему, его еще Борхес придумал: если не можешь написать роман, напиши о нем эссе; напиши эссе о том, почему не можешь написать роман. В конце концов, должна же быть хоть какая-то польза от постмодернизма и его метаэквилибристики, правда?»
На наше счастье метамодернист из Поляринова вышел непоследовательный, но это еще не все. Собственно, прием. Первые пять текстов сборника движутся по одному сценарию. Поляринов рассказывает историю, которая его самого – это видно – страшно занимает (чего не скажешь о некоторых заказанных текстах во второй части книги), затем обращает наше внимание на какую-то рудиментарную деталь и сочиняет вокруг нее собственный рассказ или, если угодно, заявку на роман: в «Бледном Сервантесе» странствия матери испанского классика переплетаются с сюжетом «Дон Кихота», в «Истории осады OZ» автор «Волшебника Изумрудного города» Александр Волков превращается во Фрэнка Баума, а в «Пейзаже с падением Грегора Замзы» мы выясняем судьбу Греты, сестры печально известного коммивояжера из «Превращения». Казалось бы, причем тут постмодернистская ирония?
=
Шестнадцать текстов, из которых хороших – десять, пять – отличных и один – гениальный. Последний – как раз «История осады OZ». Пересказывать завязанную на подаче публицистику – дело неблагородное (это что получится? конспект?), но я совсем пунктиром: Поляринов начинает с переводческой ошибки, обнаруженной в романе Стивена Кинга, и рассуждает на тему того, как одна маленькая неточность может стать трещиной, которая будет расти по мере развития нарратива; затем он переключается на историю создания сказки «Волшебник страны OZ» и ее кражи Александром Волковым, советским переводчиком; саму кражу он представляет как результат такой смысловой трещины – Изумрудный город по Поляринову как бы откололся от страны ОЗ, наконец он переосмысливает этот сюжет в «шизотриллер» о Волкове, личность которого постепенно вытесняет личность Баума, автора оригинала. Свободное течение рассказа, естественность, с которой Поляринов меняет его направление, на протяжении тридцати страниц соответствует методу, по которому свои эссе писал еще Монтень: «Я излагаю свои мысли по мере того, как они у меня появляются; иногда они теснятся гурьбой, иногда возникают по очереди, одна за другой. Я хочу, чтобы виден был естественный и обычный ход их, во всех зигзагах».
«Ночная смена» писалась в другой России. Выйди сборник год назад, он воспринимался бы исключительно как интеллектуальный аттракцион, но сегодня он читается иначе – как напоминание о том, что искусство – всечеловеческий язык и все главные слова на нем уже были сказаны. В «Станции одиннадцать» Эмили Сент-Джон Мандел труппа актеров гастролирует по миру, пережившему чудовищную катастрофу – эпидемию гриппа, выкосившую 99 % населения Земли и откатившую цивилизацию в доиндустриальную эпоху. Верхний пласт книжки: разбитое общество потихоньку склеивает культура. Там, где у Мандел – Шекспир, у Поляринова – Сервантес. Вот же они – поставщики прививок от ошибок прошлого. Все четверо.
