В том, что в апреле 2022 года в России вышла новая книга Джонатана Франзена, есть нечто странное: большой американский роман требует времени, места и напряжения мысли, а сейчас нет ни одного из трех необходимых компонентов. Впрочем, возможно, именно их отсутствие делает это чтение особенным и позволяет увидеть то, что в другое время осталось бы незамеченным. Литературный обозреватель Esquire Максим Мамлыга рассказывает об особенностях нового романа.
По словам издателей, «Перекрестки» – первая часть трилогии под заголовком «Ключ ко всем мифологиям», действие которой протянется от 1970-х до наших дней. Не случайно в интервью критику Игорю Кириенкову Франзен отметил, что вдохновлялся примером «Неаполитанского квартета» Элены Ферранте, где судьбы героев сквозь десятилетия переплетаются с историей страны.
Из автора большого американского романа наш автор становится автором больших американских романов – Эмилем Золя первой трети XXI века по ту сторону Атлантики (забегая вперед: со сходным увлечением натурализмом).
Перед нами пригород Чикаго. Франзен начинает с масштабной экспозиции, где знакомит читателей с главными действующими лицами: молодой пастор Расс Хильдебрандт, добрый человек, но тщеславный и одержимый похотью к своей прихожанке, молодой вдове. Его сын, Перри – необычайно талантливый юноша, впавший в зависимость от наркотиков, гордый, хитрый и неуправляемый. Дочь пастора Бекки – красивая девушка на вершине школьной иерархии, однако постоянно находящая повод для зависти. Еще один сын пастора, старший – Клем, талантливый студент, страдающий от собственного безволия. И, наконец, жена пастора – Мэрион, ненавидящая свой лишний вес, давным давно потерявшая желание высказывать собственное мнение, но теперь беспокоящаяся из-за отдаления мужа. Фон – Америка 70-х, идущая к финалу война во Вьетнаме, борьба за права темнокожих, феминизм, хиппи, рок-н-ролл.
Франзен конструирует своих героев, рассказывая нам об их отношении к богу, отношении к собственной воле и умению совладать с собственными страстями, отношении к собственному телу, отношении к собственной сексуальности, отношении к членам семьи – родителям, детям, братьям, сестрам – и потенциальным объектам желания. Он как будто создает напряжение между двумя полюсами – теологией и психоанализом, причем сам находится на втором. Читая роман, мы найдем Эдипов комплекс, комплекс Электры, невоплотившуюся инцестуальную страсть, рассуждения о разном воплощении эго, низвергнутую фигуру отца, преодоление табу и так далее – словом, весь арсенал фрейдистского и постфрейдистского дискурса. Нельзя сказать, что наш автор в своих предыдущих романах («Свобода», «Безгрешность») никогда не прибегал к такой оптике, но здесь она обнажена, доведена до максимума.
Я мог бы сказать, что считаю такой подход дегуманизирующим и недостойным, и завершить разговор о романе, так как с подобной механикой нетрудно предположить, что приключится с героями и каков будет финал. Однако есть несколько сложностей.
В интервью Сергею Кумышу для журнала «Афиша» Франзен сказал: «На самом деле, чтобы привести роман в движение, нужно всего четыре-пять убедительных героев. Во всяком случае, я в это верю».
Франзен пользуется приемом, который Энн Пэтчетт называет «всевидящим рассказчиком русского романа», – все от третьего лица, – именно он творец, создатель, Господь Бог в мире «Перекрестков» (попробуйте представить Бога фрейдистом – если у вас получится, то это тот случай). Продолжая божественную аналогию, благо, что этот текст к ней так располагает, нужно сказать, что наш автор – потрясающий пример литературного деизма. Франзен действительно создает этот мир, отделяет свет от тьмы, вдыхает жизнь в героев, прописывает законы и обстоятельства, а затем отстраняется и наблюдает за ними, переключаясь с одного на другое, но более не вмешиваясь.
Финал, даже если предположить, что Франзен напишет еще две части, выглядит довольно произвольным: Бог устал нас любить, а Франзен – следить за своими персонажами. Этому миру больше не нужно не то что вмешательство – не нужен и пригляд.
Аналогия с классическим русским романом не случайна и в другом случае: Франзен не милостивый боженька, который любит своих чад. Если сначала автору свойственно некоторое возбужденное злорадство – поглядите-ка теперь, что с ними будет, – затем он перестает их понимать, они ведут себя не так, как ему бы хотелось, становятся все более неприятны – морально, но сильнее телесно, – и язык психоанализа из одного из инструментов создания романа превращается в попытку создателя хоть как-то интерпретировать их поступки.
Герои романа живут своей жизнью вопреки воле создателя, и это очередное чудо прозы, происходящее на наших глазах.
При этом среди описания страстей этих людишек (мне все больше кажется, что Франзен мог бы перефразировать Черчилля и сказать что-то в духе: «Чем больше я узнаю людей, тем больше люблю птиц»), он находит место для отдохновения. Пастор Хильдебрандт еще юношей, проходя «альтернативную службу» в американской армии во время Второй мировой войны, побывал на землях индейцев навахо. Затем, уже получив духовный сан, он вывозит туда церковную молодежь, чтобы, с одной стороны, они сплотились и провели время сообща, с другой, чтобы помочь навахо, которым, несмотря на адресную помощь федерального правительства, приходится очень тяжело. Описания жизни, обычаев, разговорной речи и пустынных земель индейцев так поэтичны, наполнены такими химически чистыми любовью, сочувствием и болью, что становится ясно: вот как может писать большой американский писатель с полной самоотдачей, на полную мощь. Иногда кажется, что именно ради этих страниц затевались все остальные.
Еще одна сложность состоит в том, чтобы предположить, зачем Франзену, уже рассказывавшему нам о жизни на Среднем Западе (ярче всего это видно в «Поправках», где также действие крутится вокруг нескольких поколений одной семьи), снова к нему возвращаться в 2021 году, но через 70-е? Отсутствие авторской иронии предполагает авторскую мораль, и предположения здесь могут быть не самыми утешительными. Мне бы хотелось верить, что это аффект моего сознания, но боюсь, что Франзен путями своих героев показывает «американскую колею» – те самые грабли, на которые раз за разом напарываются американцы, от 70-х до наших дней (а поиски этих граблей в США, после недавних событий, почти как национальный спорт). На это косвенно указывают как авторское отношение к героям, так и указание на христианскую цикличность в частях романа («Адвент» и «Пасха»). Более прямо – название трилогии, типажи, поступки героев, ситуации и финал. Пастор, идущий на поводу у похоти и гордыни; заявление на запись в ряды вооруженных сил при антивоенной позиции – лишь бы проверить силу воли; чилиец, говорящий одному из героев сентиментальное голливудское «нет ничего важнее семьи»; диалог после горестно-объединительного секса двух супругов в момент, когда их сын в больнице:
– Я не достоин радости!
– Никто не достоин. Это дар божий.
И это уже не говоря о таких вещах, как бытовой расизм, культурная апроприация и проблемы женщин. Однако остается порадоваться тому, что, не прибегая к авторским дневникам и черновикам, мы, как в случае «Анны Карениной», можем лишь несмело предположить контуры этой морали. Впрочем, кажется, что, как и в случае с персонажами, – это скорее «вопреки» авторской воле, а не «благодаря» ей – еще одно чудо прозы.
Так, мы получаем замечательно написанный роман, от которого действительно трудно оторваться. «Перекрестки» – тот самый случай, когда следить за сюжетом не менее интересно, чем за отношением автора к его персонажам, настолько, что иной раз хочется их передоверить более милостивому творцу.
