Первая публикация Ричарда Руссо на русском (спустя два десятилетия после выхода «Эмпайр Фоллз» в Америке) вышла неожиданно резонансной. Помним реакцию коллег: «Как это, у него же Пулитцер, почему не знаем?». Наличие даже самых престижных премий для переводных книг в России не гарантирует популярности: можно насчитать десятки пулитцеровских лауреатов, чьи книги в России прошли незаметно. Но с Ричардом Руссо всё произошло так, как и должно было произойти – отличный роман прекрасного писателя читатель полюбил сразу.
На родине же у Руссо особый статус. Его книги вызывают резонанс, не только читательский, но и социальный. Достаточно вспомнить, что буквально несколько месяцев назад «Эмпайр Фоллз» вновь оказался в заголовках новостных сайтов – из-за Иванки Трамп, демонстративно отказавшейся читать «роман об этих лузерах». Американцы откликнулись сразу: всё-таки именно таких «лузеров» в Америке – большинство, а Ричард Руссо – один из тех писателей, кто описывает «маленькую Америку» с тактом, иронией и очевидной теплотой. Что характерно и для следующего романа, вышедшего в русском переводе – «Непосредственный человек».
Жизнь в американской глубинке
Главный герой романов – «маленький человек в маленьком городке». При этом совершенно не важно, что Майлз из «Эмпайр Фоллз» стоит за прилавком в бургерной, а Хэнк из «Непосредственного человека» – университетский профессор: оба они – представители из нижне-среднего класса, которым, конечно, хватает на дом в ипотеку и машину, но ни о какой «американской мечте» нет и речи. И тот, и другой – жители застывшего в сонной спячке захолустья (штат Мэн в первом случае и депрессивная Пенсильвания – во втором), в которые любой «ветер перемен» приносит, по большому счёту, лишь неприятности. Оба героя максимально аполитичны, оба отягощены семейными проблемами и, главное, демонстративно не амбициозны.
Показывая жизнь американской глубинки, Руссо сохраняет практически идеальный баланс драматичности и (само)иронии. Да, наш мир таков, не вполне справедлив, далеко не идеально устроен, но разве это отменяет радость, а то и счастье. Руссо пишет о довольно очевидном – о том, что свою реальность человек формирует сам. Особенно ярко эта мысль проводится в «Непосредственном человеке», где проблемы, предстающие для большинства персонажей локальным апокалипсисом, для главного героя – ничто в сравнении с проблемами мочевого пузыря.
Драматизация или, напротив, идеализация «одноэтажной Америки» – место уже общее, но у Руссо этого не происходит. Он очень гармонично сочетает почти трагичность жизни с лёгкостью, порой граничащей с лёгкомыслием. Сентиментальность сменяется ехидной иронией, серьёзность – шутливостью, глобальность – теми пустяками, которые порой случаются в жизни. Стиль автора напоминает калейдоскоп: неизвестно, какой узор сложится на следующей странице. Именно этим его книги и покоряют. Тот, кто сумеет войти в ритм его прозы, уже не сможет остановиться, будет грести вместе с героями даже не против, а поперёк течения.
Чем необычен этот роман?
Казалось бы, Руссо, привязанный к определённому психологически-географическому хронотопу, рискует быть не слишком понятным в России – с его погружением в американские проблемы. Но в том-то и дело, что его книги универсально-человечны. Галина Юзефович, говоря о необычности «Непосредственного человека» Руссо для русских читателей, упомянула жанр «университетского романа». В русской литературе такого жанра попросту не существует, у нас университеты – это часть городского социума, большой жизни, в то время как в Америке – это замкнутый, маленький мир со своими законами, практически не зависящий от мира большого (разве что финансирование срежут некстати).
Но «Непосредственный человек», этот «университетский роман», неожиданно резонирует с такими непохожими книгами, как «Петровы в гриппе и вокруг него» Сальникова или «Географ глобус пропил» Алексея Иванова, а американское почти-захолустье – с российской провинцией. И оказывается, что сонно-локальный микрокосм с его потусторонней медитативностью у нас с американцами едва ли не одинаков. Только акценты у Руссо смещены не в сторону экзистенциальной драмы, а в сторону тонкой комедии. Здесь из его романов явно выглядывает Чехов, а слёзы и смех, по сути, не отличаются.
Многогранность творчества
Романы и Иванова, и Сальникова, и Руссо, при всей кардинальной их непохожести, объединяет интересом к обычной жизни, симпатия к человеку негероическому, погружение в поток времени, в котором мы все плывём неведомо куда. Но что достойней – подстроиться под это течение или стоически ему сопротивляться – выбирать читателю.
Радует, что у Ричарда Руссо есть ещё несколько отличных романов, которые, будем надеяться, тоже переведут на русский, и не через условные двадцать лет, а пораньше. Тем более, один из них – «Без дураков» – давно уже блестяще экранизирован. Фильм этот, по сути, стал лебединой песней Пола Ньюмена.
Надо заметить, что проза Руссо удивительно близка книгам ещё одного пулитцериата – Элизабет Страут, которая тоже пишет о скромном обаянии повседневности, о маленьком доме в большом мире. Пусть где-то запущенном, облупившемся, но единственном уцелевшем островке в безбрежном океане (и последний кадр из «Соляриса» Тарковского вспоминается здесь совершенно не зря).
