Роман Кейт Элизабет Расселл «Моя тёмная Ванесса», который окрестили «Лолитой» эпохи #metoo, спровоцировал оживлённые дискуссии, едва оказавшись на полках книжных магазинов. История отношений пятнадцатилетней ученицы с сорокадвухлетним преподавателем английской литературы мало кого оставила равнодушным. Несмотря на, казалось бы, этическую прозрачность ситуации читатели разделились на две категории. Чтобы понять, к какому лагерю себя отнести, достаточно ответить на вопрос «Можно ли назвать это любовью?».
«Мне просто действительно нужно, чтобы это было историей любви. Понимаете? Мне правда – правда это нужно. Потому что если это не история любви, то что?»
Ванесса встретила мистера Стрейна, когда ей было всего пятнадцать. «Всего» – потому что, если оставить в стороне физическую развитость, героиня была типичным подростком – уязвимым, растерянным, только начинающим себя осознавать, отринувшим детские авторитеты – и готовым попасть под влияние новых. В сущности, Ванесса ничем не выделялась из числа сверстниц. Как и другие ученицы старшей школы Броувик, она скучала по дому, мечтала найти друзей, злилась на родителей и изнывала под гнётом домашних заданий. Возможно, она была чуть более одинокой, поскольку незадолго до знакомства с мистером Стрейном разругалась с лучшей подругой. И мистер Стрейн почувствовал это, как акула чует каплю крови, растворённую в солёной воде.
«Дай мне ласкать тебя, о идол мой…»
Дальше начинается тонкая психологическая игра: мистер Стрейн действует неспешно, осмотрительно, чтобы не спугнуть жертву. Он завоёвывает расположение Ванессы, выделяя ее из числа других учеников, заставляя чувствовать себя особенной. Предлагает ей книги, которых нет в школьной программе, и в их числе – «Лолиту» Набокова. Искренне интересуется жизнью Ванессы и охотно рассказывает о своём детстве. А потом от невинного обсуждения стихов внезапно переходит к поглаживанию колена – под учительским столом, прямо на уроке, зная, что Ванесса не станет возмущаться при всем классе.
«Поначалу я решила, что это случайность, что мистер Стрейн принимает мою ногу за стол или ребро стула. Я ждала, что он осознаёт, что сделал, увидит, где очутилась его нога, быстро прошепчет: «Извини» — и отодвинется, но его колено по-прежнему прижималось ко мне. Когда я попыталась вежливо отстраниться, он двинулся вместе со мной.
— Думаю, мы очень похожи, Несса, — прошептал он. — По твоей манере письма видно, что в тебе, как и во мне, таится мрачный романтизм. Тебе нравится всё мрачное».
И она не возмущается, нет, хотя поступок мистера Стрейна пугает Ванессу, сбивает с толку. Но учитель умело заглушает её страх. Он словно гипнотизирует девочку, вкрадчиво внушая, что никто прежде не вызывал у него подобных чувств, желания рискнуть всем. А также – что именно Ванесса верховодит в их отношениях:
«Хорошо. Это хорошо. — Он потянулся к моим рукам. — Ванесса, ты у нас главная. Ты решаешь, чем мы занимаемся».
А Ванесса, всё глубже увязая в этом, всё-таки спрашивает себя, действительно ли Стрейн верит в то, что говорит. Ведь именно он первым до неё дотронулся, первым сказал, что хочет поцеловать, первым признался в любви. Всякий раз именно мужчина выступал инициатором.
«Я не чувствовала, что меня принуждают, и знала, что могу сказать нет, но это не то же самое, что быть главной. Но, может быть, Стрейну необходимо было в это верить. Может быть, существовал целый список вещей, в которые ему необходимо было верить».
Связь, способная разрушить жизнь
Впрочем, Стрейн не теряет головы: он прекрасно понимает: связь с ученицей может ему навредить, и нужно всё держать в тайне. Он регулярно напоминает об этом Ванессе, старательно сгущая краски:
«Я не уверен, действительно ли ты осознаёшь, с какими последствиями нам придётся столкнуться, если о наших отношениях станет известно… Скорее всего, да, меня уволят. Но и тебя тоже отправят на все четыре стороны. После такого скандала администрация не захочет, чтобы ты училась в Броувике. <…> После моего ареста тебя первым делом возьмут под опеку государства. И сошлют в какую-нибудь дыру — приют для детей прямиком из колонии, которые бог знает что с тобой сотворят. Ты лишишься будущего. Если это произойдет, ты не поступишь в колледж. Скорее всего, даже не закончишь старшую школу. Ванесса, можешь мне не верить, но ты не представляешь, какой жестокой бывает эта система. Дай им возможность, и они приложат все усилия, чтобы разрушить наши с тобой жизни…»
Ванесса верит ему. И верит в то, что это и есть любовь. Семнадцать лет спустя, когда одна из бывших учениц Стрейна выдвигает против него обвинения, и Ванесса колеблется, не зная, как поступить, он использует те же аргументы:
«Понимаю, что тебе может показаться заманчивым, — осторожно подбирая слова, говорит Стрейн, — присоединиться ко всеобщей истерии. И я знаю, как легко тебе будет изобразить всё, что между нами было… неприемлемым, абьюзивным или навесить на наши отношения любой другой ярлык, подходящий к твоему настроению. Нисколько не сомневаюсь, что ты сможешь превратить меня во что угодно… — Он умолкает, переводит дух. — Но Боже, Ванесса, неужели ты действительно хочешь, чтобы это замарало тебя на всю оставшуюся жизнь? Потому что, если ты это сделаешь, это к тебе пристанет…»
Стрейн снова перекладывает на Ванессу ответственность, делая её не жертвой, а соучастницей. И Ванесса понимает, что должна наконец поставить точку, решить, чем случившееся было для нее. Хотя на самом деле она с самого начала знала ответ.
И читатели, независимо от лагеря, тоже его знали.
