В издательстве «Новое литературное обозрение» вышел роман «Степь» поэтессы Оксаны Васякиной. Писательница и театральный критик Нина Агишева специально для ЛитРес рассказала о новой книге и о том, почему это один из важнейших текстов последнего времени.
Новая книга Оксаны Васякиной «Степь» продолжает ее предыдущую – «Рану», прозвучавшую громко и удостоенную главной литературной премии «НОС». Там она говорила о матери, здесь – об отце. И снова исповедь, лирический дневник, откровение за гранью возможного – новаторское продолжение замечательной прозы в стихах Марии Степановой и Полины Барсковой. Скандальный, дымящийся, обжигающий и пробирающий до самого нутра текст, который требует от читателя едва ли не меньших усилий, чем от автора. Писательница между тем рассказывает близкому человеку – подобным образом построена книга – такое, в чем и самому себе признаться почти невозможно.
«Отец умер 10 сентября 2014 года. Ему было сорок семь лет, но выглядел он как старик. Степь ветром и солнцем объела его и состарила. СПИД привел к параличу части лица и нескольких пальцев на правой руке, менингит разрушил его мозг. Между этими днями была его долгая темная жизнь. И сам он был частью большого армейского, тюремного, дальнобойного тела. У этого тела длинная история, которая продолжается».
Географически действие разворачивается на юге и на севере – в Астрахани, на родине отца, и в Усть-Илимске, где отец с матерью жили и где родилась сама Оксана. Есть еще ее путешествие с отцом в дымном пожарном 2010 году на его МАЗе: Рыбинск – Москва – Тамбов – Волгоград – Астрахань. Почти вся Россия – и степь как символ ее бесконечности и вечного поиска счастья и смысла жизни.
В книге лирико-поэтическое описание переходит в жесткий образ степи – метафору бессмысленного и однообразного человеческого существования. Мозг отца был изношен «героином, водкой, тяжелой работой и однообразием дороги», «это был однообразный, грубый и бездомный мир, и в этом мире было столько муки и поражения». Удивительно, как умеет Оксана расширить эту реальность до вселенских масштабов, вписать ее в мировой культурный контекст: она сравнивает мать бандита из девяностых и мать Одиссея, а эпоху, поедающую человека, – с Сатурном, поедающим своего сына, на картинах Гойи и Рубенса. Ведь, путешествуя с отцом по степи, она уже училась в Литинституте. Представляю, какой экзотической птицей казалась она в стенах этого дома на Тверском бульваре – почти как в свое время Шукшин во ВГИКе, об этом есть много воспоминаний. Оба представляли ту Россию, которую в рафинированных столичных кругах не знали и не хотели знать. Расплата за такое отношение наступила поздно, только сегодня.
Так как книга очень личная, позволю и себе давнее личное впечатление. В Астрахани я была один-единственный раз в жизни в начале восьмидесятых – приезжала туда читать лекции о Чехове и его «Чайке». Рассчитывала на взрослых, но слушателей мне набрали только из школьников. Они отбывали повинность и откровенно скучали. Помню, что в городе меня поразил красивый белый Кремль – и страшная разруха, настигающая любого, кто делал несколько шагов в сторону от центра. Покосившиеся деревянные избы, поломанные заборы, обилие мусора повсюду, немощеные улицы, утопающие после дождя в грязи, и пьяные, лежащие в самых неожиданных местах и подающие оттуда голос.
Потом мне рассказали, что именно там Алексей Герман снимал своего «Лапшина» – декорации строить было не надо, все как будто на машине времени перенеслось из двадцатых годов, из гражданской войны. Оксана с любовью вспоминает своего деда-рыбака и его двенадцать сараев с разными нужными в хозяйстве вещами, где «все кругом пахло рыбой и остановившимся временем».
Она вообще обо всем пишет с любовью – но честно. Вот она снова приезжает в Астрахань, чтобы провести расследование смерти отца. Мало что изменилось: «Все было пропитано жаром и тяжелым душным сном. В алкомаркете пахло протухшим мясом, а на улице – иссохшей на солнце мочой и нагретым деревом». Снова деревянные избы и брошенные купеческие особняки – «было видно, как рассыпаются места, если в них никто не живет». И случайный разговор с женщиной, которая каждый день ходит с девочками купаться, пробираясь «через маленькую тропинку в горе мусора, через большую свалку с мутными стеклами и тетрапаками у заброшенного дома».
Ее воспоминания о своем сибирском детстве пронизаны бандитской символикой, потому что отец помогал ворам и хранил краденое. Здесь и выразительное описание завсегдатаев блатного мира (а как иначе, если Усть-Илимск всегда, еще со времен ГУЛАГа, был окружен зонами), и песни Михаила Круга и Ивана Кучина, и страна, прилипающая к телевизору, когда там показывали «Бригаду» или «Бандитский Петербург».
Почти физически ощущаешь, как насилие – в семье, на улице, в армии – пронизывает всю жизнь русского человека и становится фетишем, единственным оправданием его существования. Оксана пишет и о том, что блатной миф весь пропитан русским шовинизмом. Увы – нестабильность и неблагополучие рождает чувство собственной исключительности… Но, возможно, это необходимо как раз для того, чтобы как-то оправдать свои страдания. Впрочем, блатные продержались недолго, на смену им пришли новые преступники.
Отец ее очень любил и уважал Максима Горького – за то, что тот понимал босяков. Дочери, которая читает Фуке и ранних греческих философов, он говорил о том, что писателю прежде всего надо уметь любить и жалеть любого человека. Она сумела – но заодно изобрела свой особый литературный стиль, о котором точнее всего сказала сама: «Ты же знаешь, как устроен язык. Я хочу быть такой же, как язык. Я хочу лизать рваные раны и чувствовать сколы в кости». Не каждому читателю это придется по вкусу – но, если примешь такой взгляд на жизнь, сделаешь немало открытий, в том числе в самом себе.
Приехав на похороны отца, Оксана видит сон: он лежит на степном песке, а нагрудный карман его рубашки и карманы штанов до отказа набиты деньгами. Несколько десятков нервных торопливых рук тянутся к нему и горстями выгребают смятые купюры. Кажется, они хотят разорвать отца. Интересно, что у Чюрлениса есть похожая картина: в центре – суровый человек со свечой в руке, почти мертвец, а к нему со всех сторон жадно тянутся руки. Картина называется «Истина».
У двух неразрывно связанных между собой книг Оксаны Васякиной – «Раны» и «Степи» – похожие обложки. На первой – изображение ириса, на второй – какого-то степного неказистого растения. Рисунки неизвестного художника из амстердамского Рейксмузеума. Цветы как истина каждой путаной и несчастной человеческой жизни.
