Из старого пальто Раскольникова вышли и Кафка, и Набоков (при всей его декларированной нелюбви к «достоевщине»), и Хаксли, и даже Оруэлл… Влияние Достоевского на британскую литературу – вообще отдельная тема, по которой написаны бесчисленные диссертации и монографии. Новый роман британки Саманты Харви – очередной повод дописать к ним, как минимум, несколько страничек.
Саманта Харви – автор четырех романов, из которых на русском издан лишь один, номинантка на «Букера» и множество других премий. Последняя номинация, на «Премию Вальтера Скотта», как раз за «Ветер западный». Доктор философии, так что интерес к Достоевскому понятен и вполне логичен. Другое дело, что критикам удобнее видеть в Саманте Харви последовательницу Умберто Эко.
О чём её книга?
Конец XV века, уже даже не Средневековье, а раннее Возрождение, но это скорее в Италии. Англия же погружена в очередную «игру престолов»: страну раздирают феодальные междоусобицы, Томасу Мору лишь предстоит сложить голову на плахе, а Фрэнсис Бэкон ещё даже не родился. Впрочем, в деревушке Оукэм, затерянной где-то в болотах графства Сомерсет, не до глобальных проблем, а единственное веяние моды в деревне – исповедальня, кое-как сооруженная местным священником Джоном Ривом.
Которому и предстоит расследовать исчезновение богача Томаса Ньюмана – уж если кому-то и было предназначено стать вестником прогресса в забытой богом нищей деревушке, так это ему. Но вместо прогресса он принес в деревню одни неприятности: в Оукэм нагрянул проверяющий из местного аббатства, которое давно положило глаз на эти земли. Прибавьте к вышеупомянутому, что действие происходит прямо перед Великим постом, в разгар масленичной вакханалии – лучшим аналогом будет «Ночь перед Рождеством» Гоголя.
Сходство с Умберто Эко?
Кажется, что перед нами – парафраз «Имени Розы» за единственным исключением – обратным порядком действия. Мы встречаемся с Томасом Ривом во вторник, а прощаемся в предыдущую субботу, двигаясь назад, от обнаружения рубашки исчезнувшего Ньюмана к моменту его исчезновения. Лишь для того, чтобы в конце обнаружить, что проторенная дорога детективного романа приведет нас в тупик. Точнее – внутрь разума самого Джона Рива, мильон терзаний которого и представляют на поверку самое ценное в романе. Эдакое «Быть Джоном Малковичем» в средневековом варианте.
Этот «мир глазами Рива» – прежде всего отличная экскурсия по средневековой Англии с целой галереей интереснейших типажей: вот мечтатель-идеалист Ньюман, вот его бьющийся в горячем бреду не хуже Раскольникова ученик Хэрри Картер, вот зловещий благочинный, словно вылезший из «Легенды о Великом Инквизиторе», вот местный феодал Тауншенд со своей карикатурной идеей сделать Оукэм если не великим, то хотя бы процветающим, запустив производство странного продукта – сыра. Все эти характеры, увиденные нами глазами Джона Рива, не статичны – они размытые, колеблющиеся, словно туман над местной речкой. Как и фигура самого Джона Рива, состоящая из сомнений и самообмана.
Но если это не детектив, то что?
И тут лучшей подсказкой станет обложка русского издания, с миниатюрами Брейгеля. Галерея сомнений, страстей и метаний человеческих, максимально ярко и выпукло проявляющихся на фоне болотной статики Оукэма, где, цитируя Харви, «мужчины и женщины цепляются за своё право страдать, и порою лучше предоставить их самим себе хотя бы на время».
Остаётся, пожалуй, главный вопрос: находятся корни этого страдания внутри ли самого человека – или рождены внешними обстоятельствами? Саманта Харви явно склоняется в сторону первого, наделяя подчеркнуто комическим драматизмом целый ряд бытовых сцен – чего стоят муки Джона Рива, когда за несколько часов до наступления Поста ему вручают в подарок гуся! Даже деревенский карнавал превращается на наших глазах (и в глазах Джона Рива) в сцену шабаша.
На границе двух эпох
Роман Харви подобен мосту во многих смыслах: сюжетно – между Оукэмом и «Большим миром», хронологически – между Средневековьем и Возрождением, психологически – между XV и XIX веками. Однако мост в романе недостроен и полуразрушен, так же хрупки и всеми выстроены нами ассоциации. В какой-то момент понимаешь, что параллель с Достоевским столь же натянута, как и с Эко: Саманта Харви слишком уж неназидательна.
Нужен ли вывод из маленькой трагедии в Оукэме, нужна ли здесь мораль и философия? Вряд ли. Мозг Джона Рива, конечно, наполнен сомнениями и «внутренними бесами», но взгляд самой Харви беспристрастен и по-борхесовски мудр. «Ветер западный» так легко перепутать со свежим ветром перемен, но все значительное от Англии происходит к востоку. На Западе – лишь безбрежный и пустой океан, ибо Америка еще даже не открыта.
И потому «Ветер Западный» все-таки ближе к Борхесу, чем к Достоевскому, и к Брейгелю, чем к Босху. Сад расходящихся тропок страстей человеческих, без катарсиса и морали, психологически точный кадр, выхваченный из далекого Средневековья.
